В те времена, когда и Москвы еще не было, а стояло на месте ее основания село Кучково, самые древние «москвичи» не обходились без музыки. Песня и танец всегда сопровождали русичей – музыкальные инструменты и изображения игры на них сохранились со времен начала нашей государственности, в чем можно убедиться, посещая экспозиции музеев и древнерусские храмы. Когда в 1147 году князь Юрий Долгорукий принимал в Москве своего родственника и союзника Святослава Ольговича и давал «пир силен», на том пиру, начавшем отсчет истории Москвы, обязательно должны были играть, петь и плясать гусляры, дудочники, певцы и прочие «потешные» люди. Будучи с самого своего рождения перекрестком торговых путей, Москва очень быстро стала центром ярмарок и связанного с ними народного гуляния и веселья, немыслимого без песен и плясок. Какая же музыка сопровождала жизнь москвичей?
Иван Грозный, божьей милостью композитор…
Помимо музыкальной «потехи» в жизни православной Москвы была другая музыка – духовная. Петь в церковном хоре приходили все, кто обладал голосом и памятью. Это считалось почетным, и обладатель особенно красивого голоса пользовался и особым уважением. Постепенно церковное пение становилось все более сложным, многоголосным. Большим поклонником и даже сочинителем церковной музыки был первый русский царь Иван IV Васильевич (1530–1584). Хотя он и получил в истории прозвище Грозный (на самом деле в его царствование было казнено людей на порядок меньше, чем при его современнице Елизавете I в Англии), но, как утверждают современники, церковному пению уделял по нескольку часов в день. А созданные им произведения – стихиры, то есть песнопения утренние и вечерние, исполняются и сегодня. Правда, князь Курбский писал о приверженности государя и к более мирским развлечениям («…упившись, начал со скоморохами в машкарах плясать и сущие пирующие с ним»), но, как известно, царь Иван был натурой противоречивой. Еще при дедушке и полном тезке грозного царя, великом князе Иване III Васильевиче (1462–1505), из Рима в Москву вместе с будущей супругой великого князя Софьей Палеолог (1455–1503) прибыл органист Джованни Сальватори, который вскоре отказался от монашеского чина, принял православие и женился на русской девушке. В его исполнении органную музыку итальянского Возрождения с удовольствием слушали и сам великий князь с семьей, и придворные. Впрочем, с органом познакомил нашу элиту вовсе не бойкий Джованни – этот инструмент появился на Руси еще в XI веке вместе с византийским искусством и был известен не только верхушке общества. Небольшие «портативные», то есть переносные, органы даже стали инструментом более-менее состоятельных скоморохов, выступавших на свадьбах, ярмарках и прочих гуляниях. На миниатюре «Парис и Елена в Спарте», созданной при Иване IV, изображены музыканты, которые играют на смычковых и щипковых инструментах, барабане и большом органе. Судя по всему, наш народ очень любил погулять с музыкой и меры в этом деле не знал. «Любимцами публики» были скоморохи – бродячие музыканты и кукольники, часто высмеивавшие в своих выступлениях и власть, и церковь. Недаром состоявшийся в 1551 году Стоглавый собор осудил скоморохов, которые «в миpских свадьбах игpают глyмотвоpцы и аpганники, и гyсельники, и смехотвоpцы и бесовские песни поют, и как к цеpкве венчатися поедyт священник со кpестом бyдет, а пpед ним со всеми теми игpами бесовскими pищyт». Также возмущение Собора вызвало и участие скоморохов в поминовении покойных: «В тpоицкyю сyботy, по селом и по погостом сходятся мyжи и жены на жальниках, и плачyтся по гpобом yмеpших с великим воплем и егда скомоpохи yчнyт игpати во всякие бесовские игpы, и они от плача пpеставше, начнyт скакати и плясати, и в долони бити, и песни сотонинские пети, на тех же жальниках обманщики и мошенники».
«И всякое гудение и плясание…»
Собор запретил скоморохам подходить к свадебному выезду и участвовать в поминках. Однако, судя по всему, все эти запреты и пожелания не были исполнены. Всеобщий наставник – знаменитая книга «Домострой» любителей веселой музыки тоже не одобряла. «И аще начнут... смехотворение и всякое глумление или гусли, и всякое гудение, и плясание, и плескание, и всякие игры бесовские, тогда якож дым отгонит пчелы, також отыдут Ангели Божия от тоя трапезы и смрадные бесы предстанут», – сурово предупреждал «Домострой» «тусовщиков» XVI века. Но уж если и сам царь Иван сочетал любовь к церковному пению с плясками в «машкарах», то есть в масках… Словом, стремление к пляскам, пению и прочему музыкальному веселью недуховного содержания оказалось важнее всех запретов. К запретам власть и церковь возвращались не раз и в XVII веке – но толку было мало. В знатных домах, в подражание царскому двору, ставили органы. Прибывший в Москву в 1578 году голландский органист и мастер Готлиб Эйльгоф, получивший новое имя – Данилы Немчина, построил для московских бояр не один орган. А для царского двора в 1586 году были куплены клавикорды и орган английской работы. Есть сведения о том, что первый оркестр «европейской» музыки был составлен в Москве в 1606 году, разумеется, для… Лжедмитрия – для кого же еще? Скрипки, лютни, флейты, литавры, гобои и трубы, видимо, услаждали слух Самозванца лучше, чем «отечественные» гусли и рожки. Но Смутное время миновало, и первый царь новой династии Романовых, Михаил Федорович (1596–1645), учредил специальные Потешные хоромы, где, разумеется, царя и его семью с ближними именно «потешали». К тому времени даже среди органистов все чаще встречаются русские музыканты, а не «приглашенные специалисты» из Западной Европы. На свадьбе царя Михаила в 1624 году, по свидетельствам современников, играли «на цинбалах и на варганах». А «игрецами» на скрипках были «Богдашка Окатьев, Ивашка Иванов, Онашка да новокрещеный немчин Арманка…». В 1630 году царь купил за 2676 рублей, что было суммой просто астрономической, орган работы голландских мастеров. Этот украшенный золотом инструмент воспроизводил даже пение птиц. Известно, что за игру на органе царь не раз одаривал голландцев 40 соболями и поручил им обучить изготовлению органов наших мастеров. Как писал немецкий дипломат Адам Олеарий (1599–1671), посещавший Москву в 1634 и в 1636 годах, «в домах, особенно во время своих пиршеств, русские любят музыку». И он же в своем «Описании путешествия в Московию…» сообщает, что правительство жестоко преследовало скоморохов – их музыкальные инструменты и маски сжигали. За что? А за то, что «срамные дела уличные скрипачи воспевают всенародно на улицах…». Однако и Михаил Федорович умер, и Олеарий больше в Московию не ездил, а следующий царь, Алексей Михайлович (1629–1676), продолжал бороться с теми же народными привычками. Вот что было написано в его указе от 1648 года: «Ведомо нам учинилось, что... умножилось в людех... всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоморошество со всякими бесовскими играми... многие люди, забыв бога... тем прелестником скоморохом последствуют на бесчинное их прелщение сходятся по вечером и во всенощных позорищах на улицах и на полях и богомерзких и скверных песней и всяких бесовских игр слушают...» Однако и приказ царя «домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гудебные бесовские сосуды… вынимать и, изломав те бесовские игры, велел жечь» не привел к исчезновению скоморохов. Потешали они честной народ еще многие века, даже вопреки царской воле...
«Бахари» и «трубники»
А пока царь и церковь боролись со скоморохами, в Потешной палате на царском жалованье, и порой немалом, содержались те же самые скоморохи – «бахари», то есть сказочники, «домрачеи» – «песенники», «гусельники», «игрецы» на цимбалах и органах. Например, «гусельник» Любим Иванов имел жалование 16 рублей 38 копеек ежегодно, да еще и одевали его за счет казны – очень неплохое по тем временам довольствие. Видимо, все дело было в разнице репертуаров придворных скоморохов и «вольных». При царском дворе мастер Симон Матвеевич Гутовский создавал великолепные музыкальные инструменты, в том числе и органы, один из которых был даже отправлен в дар персидскому шаху. Гутовский также придумал станок для печатания нотных страниц. Открытый в 1672 году Артамоном Матвеевым (1625–1682) первый русский придворный театр получил как раз орган работы Гутовского, а в 1675 году на сцене театра был поставлен первый в России балет. При Алексее Михайловиче заиграли в Москве и военные оркестры западноевропейского образца – вопреки распространенному мнению, что новые времена наступили в России при первом императоре Петре I (1672–1725), на самом деле реформами вплотную занялись еще его отец, царь Алексей Михайлович, и старший брат, царь Федор Алексеевич (1661–1682). В каждом полку нового образца была своя музыкальная группа. «Трубное» дело было столь востребовано, что работала даже многолюдная школа для обучения полковых музыкантов игре на духовых инструментах – «двор государев съезжий трубного учения». Сегодня о ней напоминает Трубниковский переулок. Вообще «трубники» были музыкальной элитой, и с середины XVII века они почти вытеснили «гусельников» и рожечников. Духовые инструменты – валторна, труба, фагот, флейта и гобой – так полюбились москвичам, что в «трубную» школу поступить было непросто. Но, конечно, «избранными» в музыкальной иерархии времен первых Романовых были певчие царского и патриаршего хоров. Среди них были и дворяне, и лица купеческого звания, и, судя по данным переписи, именно их труд лучше всего оплачивался. Певчие нередко владели имениями, крепостными, московскими дворами. И еще одно распространенное заблуждение, что с европейской музыкой будущий царь Петр I познакомился в Немецкой слободе (ныне Лефортово). На самом деле западные музыканты охотно ехали к русскому двору, поскольку им щедро платили, где и развлекали царя с чадами и домочадцами, а вот в Немецкой слободе музыкой мало кто увлекался. Во времена Алексея Михайловича наиболее просвещенные представители московской элиты уже содержали свои капеллы, для которых даже переманивали музыкантов из тех, кто сопровождал иностранные посольства. Так что к наступлению Петровской эпохи Москва вовсе не была оторвана от мира, и музыку здесь очень любили. Причем даже поклонники «немецких» капелл продолжали слушать «своих» песельников и музыкантов и увлекаться церковным пением. Такая уж была в Москве традиция. Музыкальное образование детям «из хороших семей» в то время давали почти обязательно – так, у двухлетнего Петра в детской в качестве игрушек были музыкальные ящики, «цимбальцы» – все немецкой работы, а также «клевикорд» с медными струнами.
«Музыкальное согласие их пленяет»
Взойдя на престол в возрасте 10 лет, Петр I вынужден был быстро взрослеть – обстоятельства того требовали. За свою не слишком долгую жизнь (а первый русский император прожил всего 52 года) он буквально перевернул все государство и успел изменить не только стратегию страны, но и быт ее высшего сословия. При этом император еще и создал новое высшее сословие, оставив в нем только тех представителей старой знати, которые согласны были с его реформами. Удалось Петру поднять до высших постов своих выдвиженцев из мелкого дворянства и даже из простолюдинов. И помогла ему в этом, в частности, музыка. Танцы, которые «птенцы гнезда Петрова» исполняли на ассамблеях, стали символом новой России и заложили бальные традиции страны, которым сегодня уже почти 300 лет. Еще до начала ассамблей, до переезда в Петербург, Петр ввел в Москве моду на музыкальное сопровождение праздников «в домах всех купцов и богатейших москвитян и немецких офицеров», как писал в своих мемуарах австрийский дипломат Иоганн Георг Корб. По его воспоминаниям, 1698 год в Москве встречали по-европейски: «…воспевались хвалы родившемуся Богу при звуках музыки, нанятой хозяевами дома за большие деньги. После сих песнопений в честь Рождества Христова генерал Лефорт принимал все общество у себя в доме, где имело оно для своего удовольствия приятнейшую музыку, угощение и танцы». Впрочем, Корб отмечал и двойственное отношение русских к музыке: «Хотя москвитяне в музыке и не имеют сведений, но, тем не менее, музыкальное согласие их пленяет. Находящиеся у них иностранные артисты нравятся москвитянам только до тех пор, пока играют; но лишь только удовлетворят их своей игрой, то тотчас в покровителях этих артистов пробуждается скупость, и москвитяне ни за что не соглашаются покупать удовольствие, продолжающееся только несколько часов, на годичные расходы». Тем не менее количество частных ансамблей в Москве росло даже в начале Петровского правления. Были свои оркестры у фаворита Петра – Александра Даниловича Меншикова (1673–1729), канцлера Гавриила Ивановича Головкина (1660–1734), архиепископа Феофана Прокоповича (1681–1736). Впервые появилось музыкальное сопровождение похоронных церемоний. Держали музыкантов и иностранные послы. Московский двор Петра, в отличие от двора прежних государей, был очень мобильным, царь мог нагрянуть в гости к своим подданным без предупреждения, и, чтобы угодить ему, европейские обычаи, в том числе и музыкальные, заводили многие москвичи, близкие ко двору или желавшие сблизиться. После победы в Полтавской баталии, в 1709 году в Москву были привезены пленные шведские музыканты (кстати, среди них мог бы быть и старший брат Иоганна Себастьяна Баха, гобоист Иоганн Якоб, но ему удалось плена избежать), из которых был составлен оркестр. Многие музыканты остались даже после освобождения жить в России. В 1718 году указом от 26 ноября Петр положил начало ассамблеям, которые в Москве стали обычным делом с 1722 года. На них созывали барабанным боем три раза в неделю. Играли на ассамблеях духовые оркестры, исполнявшие менуэт, англез, контраданс. Сам царь немало постарался, чтобы московская знать и дворянство решились вывозить на ассамблеи жен и дочерей. Первые русские «балы» славились своей чопорностью – кавалер едва касался руки дамы, не должен был с ней говорить и не мог танцевать более одного танца за вечер. Но даже это было большим шагом вперед в создании светского общества.
Дела коронационные
Москва, как старая столица, где продолжали короноваться цари династии Романовых, нередко слышала изысканную музыку именно благодаря этому обстоятельству. Так, ради коронации супруги Петра, Екатерины I (1684–1727), состоявшейся в 1724 году, собрали оркестр в 60 человек, что было делом еще небывалым, – ради этого «мобилизовали» музыкантов из многих капелл. Разумеется, на этом празднике «официальная» часть с представлениями, фейерверками и громом оркестров европейского образца вполне уживалась с народными гуляниями в соответствии с древними обычаями. Тем более что в 1722 году официально был отменен изданный еще при Алексее Михайловиче запрет на народные забавы с плясками и пением – отныне «для народного полирования, а не для какого безобразия» можно было открыто и частушки петь. А двор жил своей жизнью – концерты ансамблей европейского образца становятся обязательной частью праздников. Когда юный император Петр II (1715–1730) обручался с княжной Екатериной Долгоруковой (1712–1747), был «учинен избранный концерт». На коронацию же Анны Иоанновны (1693–1740) в 1730 году польский король Август II (1670–1733) в знак особого уважения отправил в Москву лучших певцов, танцовщиков и музыкантов дрезденской оперы – кстати, все они были итальянцами. Так, Россию посетила мать Джакомо Казановы (1725–1798), певица Занетти Фарусси, а в Москве впервые появилась итальянская опера. Позже итальянская опера и балет ставились в театре на берегу Яузы в 1741 году, по случаю коронации уже императрицы Елизаветы Петровны (1709–1761). Балеты «Радость народа, появление Астреи на российском горизонте и о восстановлении золотого века» и «Золотое яблоко на суде богов, или Суд Париса» были сочинены и поставлены композитором и балетмейстером Антонием Ринальдо-Фузано, который ранее служил при Анне Иоанновне и учил танцам саму Елизавету. Первая попытка завести в Москве частную итальянскую оперу провалилась: вспоминается сразу же определение Корба «москвитяне ни за что не соглашаются покупать удовольствие, продолжающееся только несколько часов, на годичные расходы». Как только антрепренер Джованни-Батиста Локателли (1715–1785) в 1759 году открыл в Москве «Большой оперный дом», его финансовые дела резко ухудшились. Как писал известный историк Михаил Иванович Пыляев (1842–1899), «первый спектакль дал хороший сбор, но потом пошли плохие сборы, за вход к нему в театр платили по рублю с человека, а на ложи существовала годовая плата по 300 рублей… Итальянские интермедии давались безденежно, к смотрению их университет приглашал все дворянство, как тогда объявлялось в «Московских Ведомостях». Московская публика, охотно посещающая даровые зрелища, платить за них не торопилась, круг любителей оперы, готовых платить за представления, был еще очень узок. Локателли счел нужным отказаться от «шоубизнеса» и в 1762 году вернуться на государственную службу – он стал балетмейстером Императорских театров. Триумф итальянской оперы наступил при Екатерине II (1729–1796), которая, по свидетельству современника, «из всех театральных зрелищ более всего жаловала итальянскую оперу-буфф». На ее коронации в 1762 году москвичи смогли увидеть, услышать и осязать не только грандиозные шествия, уличный маскарад, пиры, балы и гром оркестров. По случаю коронации Екатерины II, как писал Пыляев, «в Москве были даны великолепные театральные представления, затмившие все до этих пор виденные сценические зрелища».
Музыкальные увеселения
Екатерининский век стал тем временем, когда музыка высших сословий становилась все ближе сословиям прочим, а музыкальная культура получила самое широкое распространение. Это предвосхитило появление целой плеяды гениальных русских композиторов и формирование облика «музыкальной Москвы», какой мы ее сегодня с гордостью себе представляем и чье наследство для нас вполне живо и современно. Так, и сегодня можно восхищаться творчеством композитора Евстигнея Ипатьевича Фомина (1761–1800), капельмейстера театра Медокса, написавшего примерно 30 опер по либретто самой Екатерины II, поэтов и драматургов Якова Борисовича Княжнина (1740–1791), Ивана Афанасьевича Дмитриевского (1734–1821), Ивана Андреевича Крылова (1769–1844), Василия Васильевича Капниста (1758–1823), пользовавшихся неизменным успехом. Поставленная в 1799 году в Москве опера на текст Александра Анисимовича Аблесимова (1742–1783) «Мельник – колдун, обманщик и сват» стала чуть ли главным «хитом» той эпохи. У москвичей, и не только принадлежащих к высшему сословию, постепенно появилась привычка устраивать музыкальные вечера, выдающиеся любители-музыканты и певцы становились самыми желанными гостями в московских домах. Для всех желающих «приобщиться» издавались многочисленные альманахи с нотами пьес и романсов, например «Музыкальные увеселения, содержащие в себе оды, песни Российские, как духовные, так и светские, арии, дуэты польские и пр.». Первые нотные издательства и магазины в Москве появились как раз в конце XVIII века. К этому времени у москвичей возникла и привычка ходить в театр – сказалось то, что выходившие «на покой» екатерининские вельможи селились в Москве и создавали театры, в которых играли крепостные артисты. Как правило, эти театры были доступны самой широкой публике. Так, парк графа Николая Петровича Шереметева (1751–1809) в Кусково в праздники вмещал до 50 000 человек, которым еще и предлагалось угощение, а Кусковский оперный театр имел столь высокий уровень подготовки артистов, что их неоднократно у графа «одалживала» дирекция Императорских театров. К концу XVIII века в Москве было 22 крепостных театра. Помимо театров Кускова и Останкина, принадлежавших Шереметеву, был театр графа Орлова – под Донским монастырем, театры Бутурлина и Мамонова – в Лефортове. В Разгуляе был театр у Мусина-Пушкина, в Петровском – у Разумовского и Голицына, на Моховой – у Пашкова, у него же – в Люблине, Перове, Рожествене, Архангельском, у Апраксина – на Знаменке. Все, что требовалось от посетителей, – приходить в чистом и «приличном» платье и достойно себя вести. Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский (1737–1808) прославился не только победой над турками, привозом в Россию княжны Таракановой, умелым подавлением «чумного бунта» и выведением орловских рысаков, но и тем, что, переехав жить в Москву, он «задавал тон» всему московскому вельможному дворянству. Его имение в Нескучном саду было настоящим раем и шедевром садово-паркового искусства. Праздники, которые устраивал граф, кажется, посещала «вся Москва». Для тех, кто не жаждал слушать в театре серьезную музыку, пели русские народные хоры, цыганский хор и играл роговой оркестр, вызывавший восхищение всех иностранцев. Это Алексей Григорьевич завез в Россию как привычку слушать цыганское пение, так и самих цыган, которых он и представил публике в 1774 году. Привезенные из Валахии цыганские музыканты вскоре получили от графа вольную, и от их хора пошли все знаменитые московские цыганские хоры «Яра», «Стрельны» и других ресторанов и мест отдыха, куда так стремились загулявшие москвичи все последующие годы. «Соколовская гитара», до сих пор звучащая в унисон русской души, началась от привезенного Орловым «хоревода» Ивана Трофимовича Соколова (1740–1807), чьи потомки потом возглавили знаменитые хоры Москвы. Во времена Екатерины II дом князя Долгорукова Крымского был приобретен дворянским собранием, и во дворце, построенном в 1775 году архитектором Матвеем Федоровичем Казаковым (1738–1812), по четвергам стали давать общественные балы, что, в свою очередь, побуждало дворянство давать частные балы – и они постепенно становились образом жизни, немыслимым без музыки. За дворянством тянулись прочие сословия, и с 1836 года в Купеческом клубе на Большой Дмитровке начались купеческие балы, на которые не стеснялись ездить и самые «сливки общества».
В городском саду играет…
С 30-х годов XIX века в Петровском парке и в Сокольниках гуляния почтеннейшей публики отличались особой музыкальной изысканностью и высоким уровнем сервиса. Конечно, и Нескучный сад, и Царицыно, и многие другие прекрасные места в Москве в это время принимали желающих отдохнуть, но так получилось, что большинство ехало в Петровский парк и Сокольники. Причем в Петровском парке, как писал Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852), «стала сосредоточиваться «чистая» публика, а в Сокольники приезжали мастеровые, рабочие, торговцы, простолюдины». О гуляниях в Петровском Загоскин сообщает, что там помимо отличных ресторанов была «музыка для желающих танцевать, отличный хор цыган для тех, которые любят цыганские песни; полковая музыка и фейерверк для всех». А еще в Петровском играл «шикарный оркестр господина Эрлангера» – бальные танцы, попурри из оперетт, иногда – серьезные классические произведения. Позже в Петровском пели хоры «Русский соединенный», «Большой малороссийский», цыганский хор и даже выступал оркестр «Венский дамский». Стоил вход в Петровский «воксал» немало – 1 рубль 50 копеек, с поправкой на то, что «гость может двух дам ввести. Дамы без кавалера не могут входить». С середины XIX века в московских садах и парках духовые оркестры, чаще всего военные, звучат повсеместно. «Сады» становятся местом, где играют оркестры и ставятся музыкальные спектакли. Особенно славились сад «Венеция» на углу Мясницкой улицы и Милютинского переулка, сад «Эльдорадо» недалеко от Бутырской заставы, в котором в 1858 году чествовали Александра Дюма-отца (1802–1870). Еще был в славе Корсаков сад на Божедомке, который не раз менял имя – был он и «Эрмитажем», и «Элизиумом», и снова «Эрмитажем». Так что в Каретном Ряду – это уже новый «Эрмитаж», где тоже ставились и оперы, и оперетки, а также пел Федор Иванович Шаляпин (1873–1938) и итальянские певцы. В «садах» и некоторых ресторанах во второй половине XIX века выступали «певички», столь любимые купечеством, часто желавшим, чтобы «дива» не отличалась строгим нравом. Эта тема была постоянной «изюминкой» для «желтой» прессы того времени – совсем как сейчас. В XIX веке Москву охватило всеобщее музицирование – любительские музыкальные кружки, хоры коммерческих учреждений и благотворительных организаций, талантливые дилетанты. По объявлениям о бесплатных и благотворительных концертах можно было, не тратя ни копейки, приобщаться к музыке сколько душе угодно. В быт всех слоев общества вошли посиделки с музыкальными инструментами и пением. Русский романс, зародившийся еще в XVIII веке, стал «визитной карточкой» этой эпохи. Романсы пели все – от неграмотных мастеровых до великосветских дам и господ. А также считалось уже неприличным для человека из общества не владеть игрой на каком-либо музыкальном инструменте – разве что можно было сослаться на отсутствие слуха. По Москве бродили шарманщики, появившиеся еще в начале XIX века, часто это были иностранцы неведомого происхождения. Как-то обер-полицмейстер Москвы даже докладывал губернатору о нахождении в городе шарманщиков из «персидских подданных». Шарманку слушали, конечно, на городских окраинах и в бедных кварталах. Для большинства москвичей, не относившихся к образованным сословиям, музыкальный досуг чаще всего был доступен в трактирах. Даже в самых бедных заведениях работали гармонисты, певцы и балалаечники. Были и свои знаменитости. Певец по прозвищу Саша-хризантема из трактира на Большой Бронной прославился в конце XIX века исполнением романса «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Посетители, растроганные до слез, часто подносили певцам рюмку-другую. И порой для артистов это плохо заканчивалось. Так, певец Александр Фомичев, заставлявший публику плакать во время исполнения романсов «Белый день занялся над столицей», «Снежки белые пушисты», «Еду ль я ночью по улице темной», умер в 1904 году от алкоголизма. И его имя, и дату смерти благодарные слушатели запомнили, как помнили и Осипа Колокольцева из трактира на Немецком рынке, и хор Ивана Евстратовича Молчанова (1809–1881) из трактира «Милан» на Смоленском рынке. В эти трактиры специально приезжали послушать любимых певцов. Пользовались трактиры и «механической музыкой» – в них обычно стояли механические органы, или «оркестрионы», которые часто называли просто «машины». В первой половине XIX века, для того чтобы «машина» работала, специальный человек должен был крутить ручку. Позже появились механические машины, потом граммофоны. Слушали романсы – а куда же без них- – народные песни, арии из опер, марши. А в Великий пост разрешалось слушать только гимн «Боже, царя храни». Как утверждал хозяин трактира «Московский» в Охотном Ряду, «машина» в его заведении стоила 40 000 рублей. Зато клиенту вместе с меню выдавали список музыкальных произведений, и он мог выбрать пьесу по вкусу. Хотя и в «Московском», невзирая на столь уникальную «машину», выступали музыканты – особенно публика любила духовный гимн «Коль славен наш Господь в Сионе». В трактирах попроще, вроде «Полуярославки», песельники представляли народные интермедии и пели частушки на злобу дня – совсем как скоморохи во времена первых Романовых. Были любители попить чайку в трактире «под машину», кто-то приезжал послушать цыганский хор, кто-то – народные песни. «Не брани меня, родная», «Сарафанчик-расстеганчик», «Карие глазки, куда скрылись», «Ой, полным-полна коробочка», «Вот мчится тройка почтовая», «Вниз по матушке по Волге», «Не за россыпь кудрей, не за звезды очей», «Радость – мгновенье. Пейте до дна», «Любушка-голубушка», «Пожар московский», марш «Под двуглавым орлом» – да разве можно перечислить наиболее любимые произведения? Это наследие и сегодня с удовольствием вспоминают любители музыкальной старины, оно так и не вышло из моды. Мы не стали здесь писать о великих русских композиторах XIX–XX веков. Понятно, что их в старой Москве повсеместно исполняли и любили. Но эта тема заслуживает не статьи, а энциклопедии. Возникшая на рубеже XVIII–XIX веков русская музыкальная культура обогатила жизнь всего русского общества, а музыка, звучавшая в дореволюционной Москве, трогает наши сердца и сегодня.
Текст: Алиса Бецкая
Назад в раздел
